На первом курсе театрально-художественного института (сегодня это — академия искусств) пришла к нам позировать пожилая дама в шелковом шарфе, по белому — черный крупный горох. Седая, но моложавая, губы розовой помадой крашены, брови подведены. Посадил ее преподаватель, а мы, студенты-живописцы, поставили на мольберты холсты и принялись за работу.
Натурщица сидела хорошо, не болтала, вопросов не задавала, на розовых губах блуждала загадочная улыбка, а глаза иногда слезились. Дама аккуратно промокала их беленьким платочком с кружевами. Все шло хорошо. От рисунка перешли к живописи — и на холстах начало появляться красочное изображение…
Во время перерывов она подходила и внимательно рассматривала два своих портрета. Один — мой, а другой — Володи Мохова. Очень настороженно вглядывалась и вздыхала.
После выходных, в назначенный день, наша натурщица не явилась в мастерскую, и я с однокурсником позавидовал тем, кто писал портрет старика с рыжеватыми прокуренными усами. Старик был болтлив. Любил давать советы и рассказывать похабные прибаутки. На него покрикивали, просили молчать, но наши уговоры действовали слабо. Через пять минут он опять начинал говорить и хихикать, заставляя девушек смущаться и краснеть. Маленький мужчина, заведовавший натурщицами, сказал, что причина отсутствия модели ему неизвестна, телефона у нее нет, а потому он может дать нам лишь ее адрес.
По нему мы после занятий и отправились с однокурсником. Жила натурщица в районе улицы Комсомольской, во дворах. В те годы рядом с аркой был маленький книжный магазин со ступеньками вниз. Дом нашли быстро. Старый, двухэтажный, обветшавший, окна первого этажа начинались от самой земли. Во дворике висело белье, стояла беседка, росли кусты. На широких подоконниках, почему-то запомнилось, в больших обернутых обоями банках — цветы: герань, густой столетник, фикус. Все эти растения отделяли от мира мутные оконные стекла, старые рассохшиеся рамы, белые занавески… Подъездные двери тогда не закрывались.
По скрипучей деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж и долго стучали в дверь, обитую коричневым дерматином. Дверь с цепочкой наконец открыл полный мужчина с грустным лицом. Выслушал нас и впустил в квартиру, громко крикнув: «Мама, это к вам художники!»
Продолжение на странице 2:
